Режевские легенды, предания и сказы
Режевские крепости
В середине XVII века первые русские поселенцы в долине реки Реж селились, можно сказать, вдоль границы. Рядом, к югу, жили далеко не мирные соседи – кочевники. Для защиты русских деревень создавались крупные поселения, слободы, в которых строились укрепления в виде деревянного острога, окруженного земляным рвом. На реке Реж в XVII веке были поставлены две такие крепости в Арамашевой и в Аятской слободе, которые прикрывали соответственно среднюю часть и исток Режа, а устье реки, как мы помним, прикрывала Невьянская слобода, с которой началось освоение русскими режевских берегов.
В те далекие годы слободские остроги в наших краях были самыми выразительными архитектурными сооружениями. К примеру, Аятский острог выглядел так: стены в виде вертикально поставленных рядом друг с другом, заостренных сверху крупных бревен высотой более четырех метров, соединяли пять четырехугольных башен, увенчанных шатровыми кровлями. Четыре башни (высотой почти тринадцать метров) были глухие, одна — с воротами. В музее Нижней Синячихи представлена реконструированная башня и часть стены Арамашевского острога.
В XVII столетии не раз на Режевскую землю приходили воинственные кочевники. Самыми кровавыми стали летние нашествия 1662 и 1663 годов, когда сотни местных крестьян были убиты или уведены в полон. Событиям 1663 года посвящено арамашевское предание «За други своя: Арамашевская слобода (Арамашево)», пересказанное Ю. Г. Сеначиным.
Ю. Г. Сеначин
За други своя: Арамашевская слобода (Арамашево)
Военный совет. Распахнутый халат Асылкхана обнажил грудь воина. С кривым ножом на поясе сидел он у круглого низкого стола, за которым сидят, скрестив ноги, приближенные Асылкхана. Тут же представители вогул и остяков. Их отряды нынче тоже в стане кочевников, собравшихся на приступ Арамашевского острога. Не очень доверяет Асылкхан этим отрядам, так, для количества, а расчета на воинственность никакого. Многих силой и страхом только сумел втянуть на свою сторону. Вогулы, а особенно остяки много дружбы водят с русскими поселенцами.
Стыдно, но навязчиво вспоминается прошлая война с острогом три года назад, когда он с отрядом из пятидесяти воинов позорно бежал от казаков Арамашевской слободы. А еще ужаснее вспомнить… Нет, не россыпь шрапнели острожных пушек, а неудержимый страх его воинов перед меньшим по количеству отрядом казаков, разметавших отряд кочевников и накинувших аркан на голову Асылкхана. Аллах был милостив, и согласились урусы обменять его на всех русских пленников и скот. Всего за одну голову его – позор…
Завтра, завтра отдохнет мое сердце от многолетней жажды мести. Завтра я не пощажу ни одного русского воина, взятого живым… Терпеливо пережидают воины молчание предводителя.
— Музачир, сын мой, да остр будет твой клинок, а стрелы твоих воинов жгучи. Ты уйдешь со своим отрядом до восхода солнца. Обойдешь слободу и острог с севера и затаишься у Режа речки впереди Косого камня. Иди тихо, тайно всех обходи, никому не показывайся. Нападем вместе. Разом. Сигнал будет – костер на Шайтан-камне… Я с воинами воюю главные ворота. Вначале зажгу слободу. Вы, братья вогулы и остяки, вместе воюете Арамашево и, не останавливаясь, через бор с запада подходите к острогу. Будете моим левым крылом. От вас требуется засыпать стрелами острог. Надо ли повторить план, воины мои?.. Тогда все. Сборы завтра без шума. Когда выскочим из леса – коней не жалеть. Да поможет нам Аллах!..
***
— Маманя! Положи в кузовок-то хлеба да лучку! Небось, замешкаемся в бору-то, — юноша, сидя на лавке в избе, подвязывает обутки.
Мать, складывая хлеб в корзинку, кричит из чулана:
— Олег, Гришку-то разбудить?
— Не надо. Ему бы все играть еще, какие там ягоды да грибы?
Мать, понимая причину, по которой тот не хочет брать в лес братишку, улыбается, отчего Олег зардел лицом. Ладно, пусть спит, а то шибко догадлив: опять про Любашу и Олега сказы городить будет…
— Ну, че ты, ма?
— Беги уж, ладно, а то вон ребята да девки уж в проулке. Вернись, лоб-то перекрести.
В проулке уже слышны голоса ягодников. Олег выскочил за ворота. Навстречу шел отец, прогнавший корову на пасево.
— Пошто нож-то мой взял? Им впору с татарином драться, а ты по грибы.
— Дак ведь и татары-то не редят с разбоем наведаться.
— Это ты, сын, верно заметил… Ладно уж, беги. Любашка вон идет с девками, а все оглядывается.
— Батя!
— Ну, ладно, ладно, сухару на зиму пригляди по пути, — и тихо про себя, улыбаясь, — Жених…
Олег догнал ватагу грибников-ягодников за околицей. Любаша, Любанечка, эх!.. Насмешливые добрые голоса девчат:
— Отшатнись в сторону. Аль не видишь, что застила глаза Олегу от ягод своим подолом?
— Гы-гы-гы!.. – понравилась шутка парням.
— Я че, я ниче, лес большой, я его не привязывала. Гляди, Олегушко, на ягодку наступил…
Звенит, аукается лес.
— Девки, сюды, во ягоды-то! А Олег-то где, не видно его. Ау-у-у! Любань, айда-ко поищи его!
— Ну да. Больно надо, — а сама косит глазом вокруг по лесу.
Олег, обидевшись, ушел в сторону от компании, чтобы пока подождать. Вон, лицо как горит. Эх, Любашка, вон какая ласковая наедине со мной, а на людях насмешница. Но мила, спасу нет.
Теплая морда пса ткнулась в колени Олегу. Полкан, ты, что ль? Неужто Гришка, проснувшись, отстегнул собаку и пошел его искать. Заблудится, чай, еще несмышленыш ведь. Повернул Олег в сторону дома, крича по лесу:
— Гришанька-а-а! Гришанька-а-а!
Но поведение собаки было нормальным. Если бы она была с братом, то уж сколько бы раз сбегала к нему. А то нет, спокойна, не уходит. Олег успокоился и продолжил собирать ягоды. Солнце уже стало припекать. От компании он отстал и не стал больше ее искать. Любашка заметила, конечно, его отсутствие и, наверное, уже зыркала по сторонам в беспокойстве. Так ей и надо. Может, поменьше будет впредь насмехаться над ним… Давай, Полкаша, перекусим да отдохнем. Прилежалось, придремалось пареньку. Спит Олег и видит во сне свою зазнобушку в платье подвенечном. На себя охота посмотреть, а не видит, все кто-то мешает, отвлекает…
Проснулся, открыл глаза на непонятный шум внизу у реки, схватил корзинку, закричал:
— Полкан! Полкан! – а его нет.
Побежал на шум. Опушка рядом. За опушкой – берег. А по берегу от Косого камня – татары. Полкан, вон он, навстречу с грозным лаем. Вскинули луки кочевники, на ходу пустили стрелы свои. Калачиком завертелся Полканушко и рухнул на землю. Олег повернул, тихонько отпятился, бросив корзинку и щупая тятин нож, — и айда бегом в слободу лесом. Мысль лихорадочно работает: почему не с юга татары нападают? С севера, от Косой горы беда идет. Затихла конница, ждут чего-то? Да ведь обошли, вон оно что. Надо не шибко шуметь на бегу, вдруг услышат.
И в этот самый момент вдруг раздался звук набата. Колокол звонил гулко, тревожно оповещая слободу и округу о нападении врагов. Беда! Беда! Беда! – взывали колокола.
***
Олег мчался через заросли кустарника, прыгая через валежины, на звук тревоги. Подбежав к слободе, Олег сначала осмотрелся с опушки: что же делается на улице? Острог ему еще не был виден. Резко обернувшись на шорох сзади, движением руки остановил выходящего с вязанкой хвороста, точнее, прутьев для плетения корзин, деда Самуила Кузовникова. Выстрел пушки из острога резанул уши. Дед даже присел, уронив вязанку.
— Дедуля, татары берегом от Косого камня крадутся. А пушки-то палят на слободу с главных ворот?
— Худо дело, — встревожился Самуил. – Ты вот что, Олежка. На елани, у Северки, видел сейчас, табун наш пасется. Кто пасет – не знаю. Ну, да сам сообразишь. Лови коня, который в уздечке. Падай на него и гони в монастырь на Нейве-реке. Ходу тебе, пожалуй, сутки будет. Да приглядись сперва, что там делается. На рожон не лезь, всех объезжай стороной. Монахам сообщи, они знают, что делать. До Косого камня лесом иди тихонько, а там уже намах скачи. Да коня не запали раньше времени. Айда, Господь с тобой, молись дорогой…
— Дед, а Авдей-пушкарь во лупит, так лупит! Не перестает!..
— Вот и хорошо, пока стреляет. Замолкнет – тут значит, беда, к острогу татары подступили. Да, скажи монахам… Присядь, Олег! Вона скачут, ползи… Отползешь, я встану, займу их, чтоб ты скрылся… Асылкхан нас, наверно, воюет с вогулами. Айда, шибче ползи…
Распрямился дед Самуил и смело зашагал к коннице. А татары по одному, по два, просачивались по берегу, не обращая внимания на деда без шапки с развевающейся седой бородой. Олег тем временем бесшумно отполз через кусты в лес. Воин-кочевник указал ехавшему рядом вогулу Ивану на старика – мол, разберись с ним. Вогул повернул коня к подходящему старику. Дед Самуил узнал вогула в лицо и с досадой заговорил:
— Иван, ты ведь православный сейчас, крест целовал на верность Господу Иисусу Христу? Зачем с мечом на меня идешь? Господь не простит, накажет.
Вогул с нотками оправдания в голосе:
— Друга Иванка не хотеть обижать. Но Аллах Асылкхана сильнее. Иванка своя семья жалка, а ты деда ходи в лес, слобода Асылкхан жечь будет.
Бежит народ из слободы, кто в лес за околицу, кто за реку. Но многие – в острог спасаться. Человек пятьдесят уже за воротами острога в храме молятся. На излете стрелы уже воины Асылкхана с вогулами от острога. В церкви идет молебен о спасении.
В поту пушкарь Авдей с помощниками снуют между пушками. Наводит Авдей орудие на скопления неприятеля средь сельских строений. Шрапнель и пушечные ядра несколько поумерили пыл нападающих. На сражающихся перед острогом наводить нельзя – перестреляешь своих. Приходится отступать подъесаулу Гурию с отрядом казаков, силы неравные. Только Гурий с тремя казаками не сумел, да и не желал за ворота главной башни отступать. Крикнул, не оглядываясь:
— Закрывайтесь!
С главной и угловых башен обрушился смерч шрапнели и стрел на головы нападающих. Им пришлось отступить, рассыпавшись, на выстрел стрелы и налево в лес. Погибли уже трое воинов, и сам Гурий ничком лежит, копьем вражеским прободенный. Сабли его казацкой хватило на полдюжины врагов спереди. Окруженный, не успел он сзади уберечься. И кольчуга для копья жидковата, насквозь проткнутый, упал на трупы поверженных врагов. Но мешкают еще нападающие к воротам подходить. Боязно пушек, да и стрелы русичей шибко прицельно ложатся.
А в церкви тем временем плиту каменную отвалили и в подземелье вход открыли. Спустились туда сначала жители, которые в церкви были, а потом воины все оставшиеся, кроме прибежавшего во время затишья пушкаря. Он опустил на место плиту, закрыл ковриком и поставил большой подсвечник на то место. В подземелье все жители гуськом, вслед за батюшкой, с факелами ушли к выходу за рекой, верстах в трех. Воины остались пока у входа, чтоб потом, пройдя подземельем под рекой, повернуть в проход влево и выйти к тайному выходу в Шайтан-камне. Оттуда они собираются, когда все успокоится, объединившись с подмогой, напасть на врагов.
Один теперь управляется пушкарь у двух пушек в башне над главным входом.
Не впервой спасаться от набегов кочевников русским поселенцам в пещерах, когда-то промытых под землей древними реками. Сказывают, самый дальний выход был в тридцати верстах от арамашевского колодца. Вход же в подземелье от острога шел сразу под рекой, в одном узком месте приваливался изнутри камень, закрывая доступ в лабиринты нежелательным преследователям.
***
Пушки острога молчат уже минут десять. Там слышится шум стихающего сражения. Ратники и жители слободы, успевшие закрыться в церкви острога, спустились в потайное подземелье по деревянной лестнице, ведущей на дно колодца, и, освещая себе путь факелами, пробирались вглубь множества пещер-разводов. Жители уходили дальше к выходу в трех верстах от реки. А воины повернули в один из левых проходов, имеющий выход тут же в скале, на другом берегу реки. Вход был заложен изнутри с оставленным маленьким, незаметным снаружи окошечком для наблюдения за острогом.
Чтоб уберечься на случай обнаружения тайного входа и преследования, воины завалили место очень узкого прохода, привалив специально приготовленный заранее камень. Пушкарь Авдей, положив на западню пригнанную плиту в полу, закрывающую спуск в подземелье, повесил на двери церкви большой амбарный замок и вбежал на площадку башни, чтоб сделать еще один выстрел по галдящей по ту сторону большой толпе врагов.
Одна из вражеских стрел пронзила насквозь правую часть груди у плеча. Жуткая боль подкосила ноги пушкаря. Со стоном упал он грудью на теплый ствол пушки, медленно сползая и цепляясь за лафет. Сколько раз и раньше он придумывал план, как покинуть острог, на «худой случай» закрыв церковь. И даже прыгал с двухсаженной высоты частокола в сторону леса. Меньше бы, наверно, он сожалел перед смертью, коли знал бы, что кочевников ноне так много вокруг всего острога. И прыгать ему пришлось бы только кому-нибудь на голову.
Как муравьи в ведро, лезут на стены острога кочевники. Пусты стены, нет русичей на площадках. Один пушкарь, часто дыша, лежит у незаряженной пушки. Открыли изнутри ворота. Асылкхан послал за сыном и, подбоченясь в седле, въехал во двор острога. Где русские воины? Открыли церковь. Обшарили весь двор, даже в колодец во дворе заглянули. Прибежали воины-кочевники из церкви. Нет там никого, только плечами жмут…
— Вот пушкаря, одна она живая.
— Поднимите, покажите мне его.
От боли в плече померкло в глазах Авдея. Ведро колодезной воды привело его в чувство.
— Где воина, а, пушкаря, говори?
То ли от боли, то ли от презрения вытянулись губы пушкаря в усмешке. Он ясно представил себе, как пробираются жители и воины темными ходами подземелья. Спаси, Господи. Испытание мне еще не сверх меры. Пресвятая Богородице, помоги мне. Настал мой страшный час. Спаси, Господи, не от стрелы, нет. Прими меня в обитель твою вечную…
— Что он там шепчет, слушайте!
— Господин, он молитва, однако, читает.
Подскакал сын Асылкхана Музачир.
— Отец, ни одного человека мимо наших воинов с той стороны острога не появлялось.
— Но куда же казаки делись? – злобствует Асылкхан. – Может, с камня в реку? Нет, живыми не остаться – высоко…
— Ну, а этот что? Все молится?..
Жестокие глаза Асылкхана многозначительно смотрят на воинов. Те, поняв его, быстро встали в кружок под площадкой стены частокола, поставив копья на землю острием вверх. Со стороны можно было подумать, что воины-кочевники приветствуют пушкаря поднятыми копьями. Русский воин открыл глаза, взглянул сверху вниз на Асылкхана, затем его взгляд остановился на куполах храма. Рука не могла подняться для крестного знамения, да и удерживалась она татарином. Тишину разорвал голос из толпы остяков, теснящихся за Асылкханом:
— Она уруска воина, она не скажет…
Едва уловимый жест, и державшие пушкаря отступили от пленника. Авдей склонил голову в последнем поклоне Господу и шагнул с помоста навстречу смерти…
Мысль пушкаря работала четко: живым оставаться нельзя. В беспамятстве могут выпытать про подземный ход… Нет, не жилец с простреленной грудью. Саднит-то, саднит-то как. Господи, помоги-и… Пресвятая Заступница Богородице, заступись и за меня, грешного. Негоже христианину по своей воле смерть принимать, знаю. Спаситель мой, Иисусу милосердный, прости. За други своя смерть принимает раб твой… Не оставь Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй мя…
Видят зажмуренные глаза Авдея при боли нестерпимой Матерь Божию, скорбно стоящую рядом на помосте. Говорит в надежде: «Пора, Авдеюшка». Два ангела в белых одеяниях отстранили удерживающих его, сами подхватили. Открыл еще раз очи пушкарь. Копья внизу. Асылкхан ожидающий. Поднял глаза на кресты православные и шагнул над копьями в память потомков.
— Помилуй, Господи… — отчетливо прозвучали слова падающего на копья пушкаря, а кого помилуй, уже никто не услышал из-за хруста костей и разрываемой плоти погибающего за Русь Святую героя.
Неведомо нам название улиц Арамашевской слободы. Но одна улица с тех далеких для нас дней носит дорогое всем арамашевцам название – Пушкарева.
