Режевские легенды, предания и сказы
Адуй
Шайтанка, Колташи, Адуй, Липовка – наиболее знаменитые самоцветные места в районе реки Реж. Среди них самый таинственный и загадочный, а потому, наверное, легендарный – это конечно же Адуй. Места вдоль этой реки, которая впадает в реку Реж неподалеку от описанного выше Шайтан камня, самые безлюдные, таежные и болотистые, старые копи – лучше других сохранившиеся, а рассказы о них – наиболее остросюжетные и занимательные.
А. В. Маковецкий
Каменное наследство
— Вот ты мне скажи, Фёдорыч, чего тебя к камню так тянет? Ведь всё ценное ещё до твоего рождения выбрали! – убеждённо пел Анатолий. Вон, смотри, сколько ям понатыкано! Тебе и тысячной доли за свою жизнь не перелопатить. Ищешь чего, или время деть некуда? А хочешь, я тебя к своему бизнесу определю, сторожем? – тон постепенно скатывался к издевательскому. Всё лучше, чем сосны охранять…
— Эх, Толя… Совсем тебя город не пожалел. Всю душу наизнанку вывернул.
Высушенный временем старик с трудом повернулся и удовлетворённо покряхтывая, протянул морщинистые ладони к костру.
— Ты чего думаешь, я ради денег восьмой десяток на ямах корячусь? Не могу я по-другому то. Да и неправ ты, что знатцев наших, уральских, обижаешь. Они, поди-ка, самое лучшее нам оставили. Вот ямы те, про которые ты говорил давеча – я так смекаю, это проводнички только, к тому, что вкруте спрятано. Ты по ним, как по следочкам верным шагай…. И то глядишь, найдётся наследство стариковское.
— Что за наследство-то, ведро с топазами? – ухмыльнувшись, вставил москвич.
— Тьфу ты, ирод. Ведро вместо башки у тебя — и Фёдорыч, смачно выругавшись, ушёл спать.
Началась эта история, когда Анатолий, успешный молодой человек с немалым, даже по меркам Москвы, продуктовым бизнесом поддался на уговоры, побывавшего на Урале в прошлом году компаньона.
-Толян, это надо видеть, там природа – закачаешься! И эта… самобытность из всех щелей прёт! Живые хитники, которые самоцветы роют, отвечаю! Я тебе толкового проводника посоветую. Не кинет и денег возьмёт чуть совсем. Старый, правда, он… И ещё… — пьяный компаньон заговорщицки подмигнул – смотри…
Он картинно вытянул вперёд руку с перстнем, в центре которого сиял хорошо огранённый аквамарин – я сам нашёл! И снисходительно улыбнулся.
Эта улыбка решила судьбу отпуска, который Анатолий планировал уже три года.
Александр Фёдорович, один из немногих оставшихся коренных жителей села Крутиха, встретил приветливо. На сборы ушёл ровно час и вот – здравствуй, Адуй!
Выматывающий двадцатикилометровый марш до Северного пегматитового поля заставил первый раз задуматься – это не акселератор жать, сделал открытие Анатолий. В прошлом мастер спорта по плаванию, он и представить не мог, что так потерял форму.
Остановились незамысловатым лагерем недалеко от Тощака, на небольшой горке.
Задача была до ужаса простой, даже примитивной – на замеченном ранее месте выбить яму до кармана с камнем. Анатолий стоял на точке и смотрел вниз, представляя себе пустоту в земле, где лежали друг на друге разноцветные минералы, красивые и манящие…
По словам проводника, выходило, что копать придётся метров пять-шесть.
«А всего пару недель биться будем!» – убеждённо говорил Александр Фёдорович. Анатолий снисходительно улыбался. Он прекрасно представлял, что даже шесть метров – это работы максимум на трое суток, но, стараясь не обидеть старика, промолчал.
…Первые три дня он помнил смутно. Утро четвёртого встретило наглухо забитыми мышцами, кровавыми мозолями от кайла, иссиня-чёрными синяками на ногах от кувалды и бешеной злостью на весь мир.
Гранит поддавался по миллиметру, в глазах рябило от искр, которые вышибал клин при каждом ударе. Особенно было обидно, что старик работал в разы эффективнее. Пока Анатолий с трёхэтажным матом проходил пару сантиметров, Фёдорович без особых усилий углублялся на десять.
Выбивало из колеи и отсутствие сотовой связи. Попытка залезть на высокую сосну результата не принесла: старик посмеивался, и это напрягало ещё больше. По вечерам гость пытался наладить общение, но выходило как-то неуклюже: темы про крупные мировые сделки, технологические скачки человечества, простой московский быт вызывали полное неприятие, а когда речь зашла о семье и детях, старик и вовсе замкнулся. Единственное, что заставляло его глаза блестеть – это камень. Истории о нём он мог рассказывать бесконечно, порой забываясь и вскакивая в порыве страсти, отчаянно жестикулируя и грозя кому-то кулаком.
«А Митька, дурная голова, в яму как шасть! Я ему кричу, пласт повело, вылазь окаянный! Да кого там… Он разве что с ума не сошёл, аметисты из глины достаёт и орёт на весь лес – да пусть хоть угроблюсь тут, пока бочаг не выберу, с места не двинусь! И ведь выбрал, варнак. А пласт над ним так и провисел, он ночью сошёл только, когда вторую уже за Хозяйку оприходовали…»
В такие минуты Анатолий чувствовал холодное дуновение времени в спину и ловил себя на мысли, что непроизвольно оглядывается на поднимающийся от реки густой туман.
На исходе второй недели Фёдорыч всё чаще останавливал работу и спускался по наспех сколоченной лестнице в копь. Он подолгу осматривал жилу и хмурился.
— Смотри, Толя, может, ты чего заприметишь. Глаза-то молодые…. Вишь, сверху глинка идёт жирная и пегматит крупный, с гранями? А вот ниже смотри, мельчает он. И глинка белёсая жир теряет, сухой да коричневой становится. Эта глинка послезанорной называется. Ладно, хоть сухаря нет, а то впору повеситься пойти. Четыре с половиной метра уж отмахали… Куда же ты подевался, окаянный?
Анатолий честно пытался помочь старику, тщетно всматриваясь в пегматит и кварц, но результат выходил такой же, как если бы он был слепым. Это раздражало всё больше, в душе у Анатолия закипала ненависть ко всему на свете: к отсутствию связи с миром, к матрасу из еловых лап, к опостылевшему проводнику и непонятным для него разговорам о лесной жизни. Больше всего угнетало, что не сможет он продемонстрировать компаньону свой, собственноручно найденный, самоцвет. А ведь и с огранщиком уже договорился, и с золотником…
Неожиданно выпал снег. Холодный и липкий, октябрьский. В лесу разом стало тихо и тоскливо: замолчали птицы, стих ветер, пропал под слоем наледи плеск речных волн Адуя.
В очередное промозглое утро, когда меньше всего хочется вылезать из уютного спальника, Анатолий сквозь сон услышал голос Александра Фёдоровича:
— Эй, молодежь, греби к ямке. Ну что, паря.… Видать не сладкая судьба наша нонче… Пережим пошёл в жиле, сужение, по-вашему. Теперь или ворот ставить, или бросать копь-то. Лопатой кидать уже смертоубийство будет. Ну, а с воротом недели на две работы ещё…
Анатолий зло сплюнул.
— Что, дед, выходит, обманул ты меня? Или у тебя уговор с лешими на ладных хлопцев?
Ясно теперь, каково наследство стариковское – синяки с шишками, да шишки с синяками. Оставайся, и хоть до смерти эту яму, проклятую копай, недолго осталось, а за мной не ходи – он оттолкнул старика и пошёл собирать рюкзак.
Как Анатолий дошёл до Крутихи лесом, непонятно – только подоспел он в столицу к положенному сроку, это точно известно. Ну, люди в беспамятстве и не такое делают.
Долго сидел у огня Александр Фёдорович. И видно было, как постарел он в одночасье: сгорбленная фигура, опущенные плечи, резкие морщины на усталом лице…
Потом встал, закинул рюкзак за плечи и медленно побрёл в сторону кордона, выходя на дорогу в деревню. Опустившаяся на землю быстрая осенняя ночь застала его возле поворота на Топазницу. До Крутихи было всего ничего – но, ни сил, ни желания идти дальше не было.
Ворочался под ватником до полуночи, потом поднялся, развёл костёр и задумался… Копь не отпускала. Перед глазами постоянно плыли пятна тёмного кварца в крупном пегматите, занорная глина, отступивший с боков гнейс, а в голове стучало: пустое наследство-то, пустое…
Старик резко встал, подхватил лом, закинул на плечи ватник и повернул назад. У поворота уже оглянулся на пожитки – пусть лежат, на обратном пути заберу! Возле ямы был вместе с рассветом, спрыгнул вниз, опираясь на лестницу, как будто и не отшагал только что пятнадцать вёрст и, закричав от переполнявшего его бессилия, ударил ломом в дно. Он бил и бил по камню, отдыхал и снова бил, понимая тщетность своих усилий. Потом сел и закрыл лицо руками.
Сколько он так просидел, одному Богу известно, но когда встал, был по-прежнему спокоен. Последний раз оглядев аккуратную копь, стал подниматься. Но тут нога предательски поскользнулась на отсыревшей перекладине и горщик, раскинув руки, полетел вниз.
В последний миг он вытянул ломик в надежде задержать падение и ударил в борт ямы, в гнейс, сжимающий жилу. И вдруг… лом провалился в пустоту, выпав из рук.
Старик крепко ударился, приложившись спиной к камню. Боль была невыносима, но…
Что такое боль, когда рядом лежит лом, покрытый толстым слоем жирной занорной глины и сплошь усыпанный кристаллами чёрного блестящего шерла? На высоте глаз в гнейсе обнажилась пустота, до половины заполненная вязкой субстанцией. Даже без расчистки было видно, как торчат под сводом миаролы тёмные друзы с морионом и кристаллами шпата, среди которых местами проглядывали крупные пачки слюды.
Александр Фёдорович плакал: от боли и счастья. Трясущейся рукой он доставал из кармана глину горсть за горстью, с бесконечной любовью складывая на грязную тряпицу кристаллы нежно-голубого топаза, стараясь не повредить те, что крепко сидели на стенках и дне полости. До глубокого вечера продолжался разбор занорыша, но ещё никогда в жизни старика время не летело так быстро.
«Пошутковала Хозяйка, однако. Это ж надо, карман в породу вмещающую вынести. Не лесенка, так и лежали бы вы, окаянные, до конца дней», — разговаривал с камнями проводник. «Копь-то через полвека с землёй сравняет, видали уж. Ан нет! Фарту привалило, как унести только…»
Закончив, Александр Фёдорович почувствовал себя хуже. Спина не разгибалась, пальцы на руках немели, когда умывался снегом.
«Надо идти, чего доброго ещё, простуду схвачу. Некстати будет», — и он, аккуратно сложив добычу в ведро, с трудом заковылял обратно. Домой. У кордона стало хуже, в глазах повис не проходящий туман.
«Ещё чуток, до пожитков добраться только…. Там одёжка есть, спальник – отогреюсь!» — убеждал себя старик. Его бил озноб. Через два километра накатила страшная усталость.
«Отдохнуть надоть. Не молодой уже, поди, такие концы отматывать», — и сел у дороги, привалившись к заснеженной упавшей сосне. Хорошо стало, тепло…
«Вона, как наследство греет. Значит, на пользу людям будет, не зря всю жизнь бился», — подумал Александр Фёдорович и закрыл глаза.
Так и нашли его, с наследством стариковским в обнимку. Удивлялись потом конечно, как он такое расстояние отмахал с ведром топазов и трещиной в позвоночнике.
Недолго, правда – люди чужую боль быстро забывают.
А плита могильная до сих пор на том месте стоит, напротив копей Адуя Дальнего.
Если соберётесь вдруг камешки копать, правой дороги держитесь. Мимо точно не пройдёте.
