Режевские легенды, предания и сказы
Самоцветная полоса Урала
Наибольшую известность в истории получили те режевские деревни и села, что вошли в пределы Самоцветной полосы Урала. К началу XIX века старательство (поиск и добыча дорогих камней) если не определяло жизнь и быт местных крестьян, то, во всяком случае, оказывало на них влияние. К примеру, в отличие от соседних районов (вспомним легенду о Косте-пахаре), здесь было характерно особое «фартовое» сознание («фарт» — термин близкий по смыслу к словам «удача», «успех»). Десятки крестьян после осенних работ на земле, которые, словно синица в руке, несли надежный, но невысокий доход, устремлялись в лес на старательские работы, в поисках своего «журавля в небе» — дорогих каменьев, враз способных осчастливить. Такие настроения подогревались десятками рассказов, легенд, песен о счастливых находках, которые случались где-то рядом, а улыбнулась удача таким же крестьянам. Удачливый старатель или фартовщик становился героем села или целой «округи»: «раздайся, народ, фартовщик идет!» — слова из местной песни. Занимались камнем старатели и хитники (вторые в отличие от первых вели свою деятельность не по закону), а также высшие мастера в своем деле – горщики, мудрые знатоки уральских богатств, наши уральские эльфы. Часто все три названия используют без особого различия, просто, как обозначение человека, который занимается поиском и добычей камней.
Успех старателя зависел не только от таланта, но и от помощи высших сил. И здесь большую роль играла вера не только в Бога, но и в Хозяйку, которая всем на горном Урале заправляет.
А. В. Маковецкий
Егоркина горка
Жил в Шайтанке хитник, Егор звали. Пьяница был беспробудный, но вот странность: везло ему по каменному делу отчаянно. То под выворотнем с аметистами проснётся, то в копь провалится с недобранным занорышем, то ещё какая оказия случится. Денег у него отродясь не водилось: работая при худом лесничестве, он перебивался с хлеба на воду, а заработанные гроши спускал тотчас же. Но была у Егора особенность, дивилась которой вся округа: камни он не продавал. Мог отдать их просто так: за улыбку красивой девушки или на растерзанье деревенской детворе, юродивому у церкви, случайному знакомому…
Он был до странности наивен в своей любви к Хозяйке, и она отвечала ему тем же.
К закату шла уже эпоха самоцветная: знатцев, которые проводник от секущей жилы отличают, на всю Шайтанку с Колташами человек пять к тому времени осталось, да из них уже трое не ходоки были по возрасту, всё больше байки травили, да мелочь по логам намывали.
Горщики те, что камнем промышляли, напротив, трудолюбивые были на редкость, но вот беда – с фартом порознь жили. И получилось у них с Егором некое «кумпанство», как в старину говорили: Егор место находил, верха снимал, а после сдавал его с лёгкостью, за штоф самогона или кристалл из будущей добычи. К слову сказать, никогда не обманывали его горщики: всегда самый лучший образец из занорыша отдавали, не скупились. Да и как скупиться, коли Егор им жизнь обеспечивал? Накопают, продадут, снова накопают…
Охотников до штуфов редкостных, к тому времени много развелось – из тех, кто камни только на полке да в сундуках видел. Хорошие образцы быстро разлетались.
И вот вышел однажды у хитника казус, про который и поныне ещё в деревнях старики судачат, особенно, ежели кто по самоцветной доле пришёлся.
В конце сентября к Егору тридцать пятый годок в ворота постучался, да некстати совсем. Парень, к тому времени, один остался: подруга, не выдержав вечной пьянки, сдобренной хомутом каменным, перебралась из деревни в город, забрав с собой сына. Может, и ещё какие мотивы имелись, но это уж на её совести, мне такое не ведомо.
Запил Егор страшно. Второй месяц пошёл, как односельчане не видели его трезвым: то на главной улице песни поёт, то плачет у забора, то в логу спит, возле дудок старых, что на сапфир россыпной били.
В один из дней Егор, приняв заветную утреннюю дозу, пошёл в давно запланированную разведку. С собой взял только бутыль самогона да пару луковиц: уволенный на днях из лесничества, он жил только крохотным огородом, да тем, что поднесут сердобольные старухи, считавшие его не то святым, не то потерявшим верные ориентиры праведником. Глухие, заболоченные места левобережья реки Реж давно манили Егора, особенно после того, как нашёл он там, по ручью ниже Талицы, несколько хороших, ярких пегматитов, с включениями блестящих кристаллов шерла.
Через три часа Егор, завернув на Желтовы ямы, как привыкли называть шайтанские жители копи Мора, и хорошенько приложившись к фляге, присел отдохнуть. Пели птахи, в отвалах копошились землеройки, пряно и терпко пахли первые осенние листья под ногами….
Наслаждаясь тишиной и самогоном, Егор заставил себя подняться далеко за полдень. В глазах рябило, мысли разбегались подобно юрким ящеркам. Сколько отшагал он в направление Режа, непонятно, но свалился на небольшом пригорке уже в сумерках, так и не дойдя до заветного ключика. Ночи тогда тёплые выдались, гнус по осеннему времени не докучал, поэтому спалось уставшему Егору на прелой хвое отменно. Только с рассветом предательский холодок просочился под куртку, заставив хитника вздрогнуть и разлепить веки.
Земля вокруг старого пенька, корень которого служил Егору подушкой, была изрыта не то мышью, не то кротом, не то ещё какой-то мелкой живностью, не считавшейся с ночным гостем. Егор смотрел и не мог оторвать взгляд от земли: меж тёмных провалов блестел гранью Самоцвет. Из тех, что находят раз в жизни. Из тех, которые заставляют любого хитника плакать от счастья и боли. Счастья обладания камнем и боли от безвозвратности момента находки…
Дрожащей рукой Егор коснулся кристалла: холодная, упругая грань слегка подалась под его пальцем, вжалась в землю…. Камень словно хотел спрятаться от человека, остаться ненайденным, частью этого безраздельного мира.
Егор поднял его и залюбовался – это был нежно-розовый рубеллит с тёмной, рубинового цвета головкой. Размером камень был с гранёный стакан, идеально прозрачный. Руки тряслись, турмалин прыгал в ладонях, глаза застила пелена: слёзы катились градом, оставляя прозрачные пятна на куртке и рваной кофте… Егор, для порядка, поковырялся под пеньком, отметив для себя, что пополам с землёй идёт белёсый разрушенный шпат, и помчался в деревню. Значимость находки была столь велика для одного человека, что необходимо было срочно с кем-нибудь ею поделиться, иначе Егор чувствовал, что мог в любой момент лопнуть, как слюдяное стекло под уральскими морозами.
Он ворвался к Василию, одному из горщиков-компаньонов в тот момент, когда тот смачно прихлёбывал наваристые щи. Егор, как был в грязных сапогах, ломанулся к столу и хлопнул турмалином перед Василием. Ложка с грохотом выпала из руки горщика, разбрызгивая аппетитную похлёбку по кухне. Василий онемел, глядя на камень. Егор тяжело дышал и тоже молчал. Эта сцена длилась бесконечно долго, а может, мгновение, не важно: хозяин заревел что-то нечленораздельное и ухватил кристалл, поднося его к свету…
…Спустя час, крепко выпивший Егор, втолковывал Василию под навесом, дожёвывая солёный груздь:
— Пойми же, это тебе не уголь в Моровых копях ковырять, здесь настоящий камень будет! Видал, чего сверху лежит? Про Липовку-то совсем забудут, куда там до таких… И нежно погладил зеркальную грань.
— Ну, ты какую цену просишь за копь? – Василий подлил в стакан из ополовиненного графина – чего хочешь-то?
Егор затуманился… Вроде, не привык он брать много, не в хапугах числился, но отдавать такое место за штуф или пару стаканов «белой» было образцовой глупостью. И он решился.
— Васён, ты меня знаешь, я жадным никогда не был. Но сейчас совсем плохо стало: и камня доброго давно нет, и с работы турнули. А ты при деле, и материал отменный получишь, денег много наживёшь с его, так что… За место прошу зиму мне подносить, когда невмоготу будет, да с закуской чтоб… Мне бы до лета дотянуть, там, глядишь, поправлю дела-то.
Горщик только брови сдвинул, но не сказал ничего, задумался. «Подносить, когда невмоготу будет» — это каждый день да через день с Егором. Самогона так не напасёшься, да с закуской ещё… С другой стороны, такие камни раз в жизни в руки идут, не будет больше такого. Не та земля стала уральская, что была, да и фарт нужен – не приведи Господь. Эх…
— Ладно, шелудивый, уговорил. Только, чур: Веньке ни слова!
Егор облегчённо выдохнул: да ну тебя, какой Венька? Когда я в двоедушках ходил?
На том порешили – как сойдёт снег, через неделю, отведёт хитник Василия на место, покажет, а далее ничего уж просить не будет, последний раз на копи и выпьет за чужой счёт. Ударили по рукам, и оба довольные, разошлись по избам, пряча: один улыбку, другой – прекрасный камень за пазухой…
Миновал колючий февраль, скрипя подтаявшим настом, прошёл март, закапал апрель…
Честно выполнил своё обещание Василий: не знал Егор отказа ни в чём, пил и ел по желанию, полгода, пока холода стояли да снег лежал, как сыр в масле катался. Но пришла пора и хитнику выполнять уговор: вторая неделя минула уже, как таявший снег с шумом скатывался по логам в Воронина и Медвежку, уходя по ним далее, к Режу. Хмурый Егор с небольшой пайвой за плечами встретил Василия у околицы в оговорённый заранее час, рубанул ладонью воздух – эх, пошли!
Четыре часа понадобилось трезвому хитнику, чтобы выйти к нужному месту. На пригорок поднимался медленно – и куда только силы делись? Мысли путались, на душе было тоскливо и мерзко. Вот и пенёк… Егор остановился. Всё было, как есть: и пень этот, и корень, на котором лежал, даже угадывался на хвое прошлогодний отпечаток тела, но не было, ни начатой разработки, ни оставленных неизвестным зверьком норок.
Объявив привал, Егор внимательно осмотрелся. Ошибки быть не могло. Улыбнувшись подозрительно смотревшему Василию, взял кайло и от души вогнал клюв в мёрзлую ещё землю. Отвалившийся кусок был замечательным чернозёмом с иглами льда. Ударив ещё пару раз, Егор понял: не то.
Два часа он носился по лесу, осматривая все горушки, пеньки, кротовьи норы. После чего был вынужден признаться Василию в своей оплошности. Что там сказал ему горщик, неизвестно, да и не нужно было слов: всё по лицам читалось. Знаю, что вернулись они порознь – Василий в тот же день к вечеру, а Егор через три дня только, чернее тучи.
Неделю не показывался он односельчанам.
После, ранним утром, вытащил во двор какие-то ящики и коробки, холщовые мешки.… Погрузил всё на деревянные сани и оттащил к дому Василия.
— Принимай, хозяин, в уплату… — Егор перекрестился – не держи зла. Бес меня попутал, али сама наказала, теперь гадать нечо. А камни здесь добрые – он кивнул на сани, — ты на их заглядывался, помню. … Не поминай лихом.
Бросив хозяйство, как есть, хитник подался в город. И вот ведь как бывает, прожил с тех пор длинную и спокойную жизнь. Дом справил, женился. Сыновья народились, всё как у людей стало. Никогда не поминал он былого, дети слово «самоцвет» впервые из книжек, не от отца родного узнали. Кайло в руки тоже более не брал.
Только когда отходил уже, от старости, в беспамятстве кричал много. Неделю бредил, говорил, что продал он и камни свои, и друзей, и Хозяйку… Ну, домашние, понятное дело, на лихорадку горячечную списали всё, откуда им знать было?
А место то, до сих пор не нашли. Загодя только «Егоркиной горкой» прозвали.
Между копями Мора и рекой оно, точно так. Только глаз нужен ясный, и мысли лёгкие, голодные, какие у Егора поначалу были.
Может, тебе повезёт?..
